В первый раз, когда я прочел этот дневник (перечитывал я его несколько раз), - я был в шоке. Дневник написан простым, понятным языком, здесь нет каких-либо сложных литературных изысков. Ситуация настолько реальна, что мне до последнего момента казалось, что все это происходит, либо происходило со мной, причем я был тем самым - непосредственным, необузданным Пашкой. Я видел свои ошибки, легкомыслия - самого себя.
Вы знаете, что идея сайта - это прежде всего - моя домашняя страничка (страничка обо мне), именно поэтому, я считаю, что этот рассказ должен быть на моем сайте.
Мне искренне жаль, невостребованные чувста человека, написавшего этот дневник. К сожалению, большинство вещей в этом мире - неподвластны нашим желаниям. Иногда, мы даже можем идти на компромисы со своими принципами, верим в лучшее, хорошее, обманывая себя. Есть и те, которые могут прекрасно всем этим пользоваться. Но всегда есть какой то выход из положения - причем он неизбежен, и в то же время неоднозначен. Человек, это уж очень сложная штука.
Уверен, что вы не останетесь равнодушными к этому рассказу.

Ваш Asterix Druid, 22.11.2002

"И так бывает"

( 1 )

Примерно через полгода после того, как я решил, что жизнь кончена, мой приятель, работавший тогда в газете "Тема", принес мне десяток писем. - Это вам. Посмотрите, может быть, что-нибудь подойдет. - Что это? - Отклики на ваше объявление. - Но я же не давал... - Ну и что, а мы решили сделать вам подарок. Дали объявление за вас: "Интересный мужчина 42 лет хочет познакомиться с молодым человеком..." - Да ну, глупости, - сказал я, жадно глядя на письма. - Что тут может быть подходящего!

Слаб человек. Сколько я не говорил себе прежде, что объявления не приносят счастья, но могут доставить множество огорчений, а все же читал письма запоем, и каждого мало-мальски подходящего кандидата представлял чуть ли не своим избранником. Я тут же решил поставить себе правилом отвечать на каждое письмо, чтобы не обижать никого. И неукоснительно этому правилу следовал. Письма приходили нерегулярно, приносил их мне Саша с большими перерывами, некоторые были чуть не полугодовой давности. Присылали и фотографии, которые я, как честный человек, тотчас возвращал, если не собирался поддерживать контакты (теперь жалею - любопытные попадались карточки). Иные корреспонденты увядали после первых двух-трех писем, иных я сам отшивал, по мере поступления более привлекательных вариантов, но в результате отсева и отбора у меня завязалась переписка с пятью-шестью адресатами.

Среди этих оставшихся особенно перспективным казался мальчонка-якутик (журналист), чье письмо попало ко мне с большим опозданием, и чей первый ответ начинался словами: "Как ужасно, что ваше письмо пришло только сейчас! Дело в том, что в моей жизни за это время произошли перемены: я женился". Мы с ним переписывались очень оживленно и интимно, он рисовал мне в письмах эротические картинки, но, поскольку он мог приехать только в январе (на сессию), то я успел до нашей предполагаемой встречи списаться еще с одним мальчиком, который настойчиво предлагал приехать в любое время. Первая встреча сильно разочаровала (я встречал поезд на Павелецком вокзале, и едва не пропустил его, хотя и имел две его фотографии, на которые он был слабо похож (в жизни хуже). Но мальчик четко понимал свою роль и вечером исполнил все, что полагалось - и исполнил хорошо. Это меня с ним примирило, но двух слов с ним сказать было не о чем. В результате, когда он приехал ко мне во второй раз, я уже очень им тяготился, что он почувствовал, обиделся, и уехал, не простившись и захватив с собой кое-что из приглянувшихся ему вещей.

Якутик же вскоре приехал на сессию - и романтическая наша эпистолярия рухнула, как только он вошел в дверь. Умный, тонкий, провинциальный парнишка, талантливый и с совершенно непохожим на все, что я знал, жизненным опытом, воззрениями, "мифологией", корнями сидевшей в прошлом его рода и семьи. Но... прикосновение его было физически невыносимо. Он этого понять не мог, и печалился.

После того возник еще один совсем молоденький парнишка, с которым мы даже попробовали пожить. Он старался, ждал меня с работы, готовил (очень незамысловатую) еду, но скучал, хотел денег, но не хотел работать, сдавал донорскую кровь, измысливал коммерческие авантюры (которые заканчивались примитивной перепродажей в сибирском городе, откуда он был родом, купленного в Лужниках на толкучке, с малой, впрочем, для себя выгодой).

Той весной начались первые наши дискотеки и на одной из них, где мы были вместе, его закадрил какой-то ремонтник. Результат: в ночь на 2 мая, когда сдуру я уехал на дачу, оставив мальчика дома, к нему постучали, он открыл - в час ночи, голенький, видимо, в надежде на сексуальное приключение - и оказался связанным по рукам и ногам в основательно обчищенной квартире, с перспективой моего приезда через три дня. С трудом освободившись от пут на ногах, со связанными за спиной руками сумел выбраться из квартиры и позвонил к соседям. Милиция, следствие, отпечатки пальцев, допросы - хорошо, перестройка кончалась и на голубые дела всем было наплевать. Никого, конечно, не нашли.

После этого веры ему уже не было, да и постель, честно говоря, радости доставляла мало. Короче говоря, в один прекрасный день, когда он очередной раз собрался к родителям в Сибирь, я попросил его оставить ключи.

...Первое письмо от Пашки пришло где-то между всем этим. Письмо было хорошее, а фотография - плохонькая. И то, и другое ничего не обещало. Почтовый роман наш не развился, так как неожиданно мы встретились на голубой вечеринке, куда меня притащил все тот же приятель, который поставил тогда задачу разнообразить мою личную жизнь. Встретились в обстоятельствах, отнюдь не способствовавших сближению: Пашка пришел со своим дружком Толиком, компания была по преимуществу молодежная, пьяненькая. За столом мы сидели рядом, и я, заглянув ему в глаза - зеленые, ясные, шалые - вздохнул про себя: мимо денег... К ночи разразился легкий групешник, заводилой которого был Павел. Он же и бегал потом по квартире голышом, поразив меня в самое сердце своим телом - не то, чтобы прекрасным, но очень складным и милых мне пропорций.

"Я только вздрогнула: этот может меня приручить..." - полушутя процитировал я сам себе Ахматову, и ушел тихонько, чтобы успеть на метро.

Потом было лето, с дискотеками, с попытками создания гей-организации, собраниями, интригами - и во всем этом Пашка как-то незаметно принимал участие, не в центре, а как-то рядом, параллельно. Начал бывать у меня в гостях. Долго ничего у нас и не намечалось, но однажды он спросил: "Так что, мне остаться?" "Как хочешь", - говорю. "А ты - хочешь?" Кажется, я хотел. Точно не помню, но все это было нетрудно, играючи, необременительно.

Так это началось. Никакой особой радости - той, что пришла потом, неожиданно, как озарение, - не было. Было не плохо, вопросов я себе (и ему) не задавал. Ничем не старался привлечь. Маленькие подарки - знаки внимания. К лету он уже работал в моей конторе вахтером, и видеть его утром, когда я приходил на работу, было приятно. Он улыбался мне, и я улыбался ему в ответ. Вечерами мальчики устраивали посиделки, пили чай, играли в карты, а когда я дал ему маленький компьютер, Павел быстро его освоил, стал набирать тексты для бюллетеня (мы тогда еще выпускали Информационный бюллетень!), потом освоил игры, которые его заворожили. Мальчики оставались и на ночь, на что я спокойно закрывал глаза - теперь трудно даже вспомнить, что чувствовал, как к этому относился.

Знал, что у Пашки есть Сережа - мальчик 18 лет, с которым тот познакомился на дискотеке в "Серпе" и который сменил прежнего Толика. Еще летом Сережа упал в метро на эскалаторе и сильно разбился. Пашка с ним возился, как с ребенком, и принимал самое деятельное участие в его судьбе - хотел, чтобы тот поступил учиться (он немного рисует), пристроить в Москве, так как в маленьком городке, где тот живет, голубым быть очень трудно. А оказалось, что Паша был у Сережи первый! Все это мне слегка досаждало, но не затрагивало по сути.

Помню точно только одно: ощущение, что он рядом - было. Было спокойное, без восторгов, знание, что все нормально. Я не считал его своим, не думал, что он у меня есть, но привыкал к нему, снисходя к его недостаткам, радуясь достоинствам, и вовсе не считая, что наша дружеская близость перерастет во что-то большее.

Теперь, спустя столько времени, я не могу вспомнить, когда же началось, случилось, произошло...

Даже (хотя почему - "даже"!) секс, кроме самых первых опытов, острых своей новизной, не обещал таких уж радужных перспектив: я тоже привыкал, учился получать радость - хотя как всегда не мог догадаться, что, собственно, ему-то доставляет больше удовольствия...

Помню, что полу-серьезно планировал, где поставить его аквариум с рыбками, но мысли о его постоянном присутствии в моей жизни были чистой игрой: наоборот, мне нравилось, что вот наконец-то человек, которому есть где жить, и наши встречи происходят не по необходимости, а по обоюдному желанию. Я еще рассуждал, что получил то, чего так всегда желал: необременительные сексуальные отношения раз в неделю при полном душевном покое...

Записи, непосредственно касающиеся Пашки и меня, я стал делать с начала года, и по их интонации видно, что в моем настроении было не все так безоблачно. Но раз я не могу теперь вспомнить, что было тому причиной, это оказалось не столь уж существенным - по сравнению с тем, что навалилось....

31 декабря.

За полмесяца - столько событий! И одновременно - ничего не изменилось.

У меня в одиночестве "крыша едет", а видеть и слышать никого не хочу. Наваливается дикая депрессия (впрочем, я, может, еще и не знаю, что такое дикая депрессия и все в этом смысле у меня впереди), хочется выть волком, не нахожу себе места, и при этом, стоит только кому-то позвонить, я как-то сразу включаюсь и привычно делаю вид, что я такой же как всегда.

А тут еще и история с покупкой машины... По всем приметам и гороскопам - время самое неудачное, и сулящее мне всяческие потери. Пашка принимает в этом самое деятельное участие, и без его напора я послал бы все в черту. Но уже отступать некуда.

Как всегда в моменты, требующие непривычной активности, хочется залечь, уйти в "башню" и писать книгу. Смутные видения преследуют. Бред тоски по чему-то прекрасному, недосягаемому (и оттого прекрасному, наверное). Берусь за книгу - и откладываю, прочитав две-три страницы, телевизор смотрю, перещелкивая каналы, не могу остановиться ни на одном, ничего не задерживает внимания.

Не то что бы я сходил с ума, думаю, до этого еще не дошло, но временами охватывает легкая паника. Не разберусь в своих отношениях с Пашкой, на которого надо бы молиться, а я все размышляю - нужно ли мне это.

Перестал что бы то ни было делать по дому, снова начался период безволия, когда ни за что нет решимости взяться, начать, все болит, хочется прилечь, а ляжешь - и еще муторнее становится. Хочется спать, задремлешь - и проснешься, а вечером никак не соберешься в кровать, погасишь свет, и ворочаешься, ворочаешься... Забыться, вот самое желанное, но даже алкоголь не дает этого, одна изжога и головная боль.

3 февраля.

Ну, вот. Тревоги (некоторые) позади. Машина куплена и зарегистрирована, получены номера. Сегодня оформили доверенность на Пашку. Вечером приходил Шура Г., и его отвезли (как это, оказывается, приятно!) домой на машине...

Деньги в связи с этим уплывают незаметно и без конца. До следующей зарплаты далеко, а конец уже виднеется.

Вообще, что-то происходит, движется, так что скучать некогда и незачем. Привыкаю к Павлику, даже начинаю думать, что из этого может что-то получиться. И напрасно?

15 февраля.

Вот и видно, что напрасно. Хорошо закончил в прошлый раз. Написал "для литературы", а получилось - как в воду глядел. Что за судьба наша бабья: вечно мужиков делить... Вроде, убеждал себя, что не так уж мне и надо, а вот тебе - как стали отнимать завопил: "Мое!"

Приезжал Пашкин Сережа. Они жили у меня (другого слова не найду) с пятницы до понедельника, до сего дня, то бишь. Трахаться в первый день вместе мне уже как-то было кисло. Отвернулся, задремал, потом услышал, как Пашка пошел на кухню, где, оказывается, сидел Сергей, в каких-то своих девичьих страданиях, прикрикнул, чтобы тот не дурил и шел спать. Тот пришел покорно, лег, стал всхлипывать, Павлик стал его утешать, целовать, и наконец они потопали на кухню, захватив с собой крем. Долго там барахтались, пришли счастливые и умиротворенные. На следующее утро (а я так и не заснул толком), Павлик уехал на дежурство, я вставал, чтобы бросить ему в окно права, которые он забыл на столе, попил кофею. Сережа поднялся тихо, как мышка. Умылся - и простился. "Ты к Паше сейчас"? - спросил я светски. "А куда же мне еще", трагически сказал юноша. Забрал свою сумочку. Я говорю: "Ну, до встречи..." "Как же, ведь теперь выходные, тебя на работе не будет..."

Он ушел, а я остался с немножко виноватым ощущением радости, что его больше не увижу. Думал, что Павлик понял нежелательность нашего общения, и что-то ему объяснил... Днем поехал на деловые переговоры (безуспешные), с Нового Арбата шел пешком мимо работы, но не захотел заходить и видеть их. Павлик позвонил домой - спросил по-деловому: "Ну, когда ехать?" А узнав, что я уже вернулся - насупился: "Что же не позвонил, я бы мог..."

Но следующим утром... Позвонил веселый, воскресный; "Ну, мы скоро приедем, ты не против?" Тут уж я сказал: "Ну, куда же вам деваться..." "А если бы было куда - то против?" "Да, против..." Смеется, недобро.

Приехали с ликером, как голубки, очень внимательны, ласковы и чуть виноваты. Все это так просто, обычно - и трогательно, что мне стало совсем тоскливо. Праздничная суета - готовить обед, вместе поесть вкусно... Внутри гадкая мысль - натрахались, этот доволен, а тот весь в надежде. Искал повода, чтобы удрать - позвонил Ю., оказывается, он улетает в Иркутск, решил поехать к нему, там толпа баб, Вадим. Проводил Ю. до аэровокзала, с хорошим, теплым чувством, как это у нас изредка все еще бывает. Побрел обратно к нему, смотрел видик, Вадим ездил встречать какой-то поезд из Киева, вернулся - но нашего обычного общения, легкого, ироничного, на этот раз не вышло: у него своя жизнь, какие-то мальчики звонят, он собирается в гости, как я понял, с ночевкой... Говорю: "Если ты ночевать не будешь, я хотел бы остаться". В глазах паника. Я понял - он собирался вернуться сюда с кем-то (или по крайней мере иметь такую возможность)... Господи - везде лишний, мешаю... Подхватился, позвонил сестре, поехал к ней, там посидели, попили чаю, поговорили (купил по дороге ликерчику), и я остался там на ночь. Перед сном позвонил Павлику.

"Мы тебя ждали, наготовили..." - "Ты же понимал, что я не приеду". - "Откуда я мог понять?"

Утром 15-го (солнце и мороз, славно!) проснулся рано - поехал "к себе". По-деловому. Попил кофе, они - да, совершенно "они"! - поели курицу, суп... Павлик стал заводить машину - с кипяточком, греть ее, завел - поехал заправиться.

И тут Сережа решил со мной поговорить. Сказал, что очень не хочет уезжать, что хочет быть рядом с Пашей, и просит разрешить жить у меня. Я сначала даже не понял: стал говорить, что места мало для троих. А он так наивно: "почему для троих, ведь Павлик не сможет быть со мной каждый день, а я буду очень мало есть, тихо в уголочке, и вообще, ты мне очень нравишься и я хотел бы тоже сделать для тебя что-то приятное... (Так вот, просто: ты очень хороший, и я готов с тобой трахаться, если ты разрешишь жить у тебя и быть рядом с моим любимым - его любимым! - Пашей)"... Из всего этого я понял, что Павлик ничего о наших с ним отношениях не говорил (да, впрочем, какие у нас такие отношения?), что у мальчика караул в голове полный: "Я дома часто не могу уснуть по несколько часов, потому что далеко от Паши. А тут я знаю, что он близко - и мне будет хорошо". Жалко его. Но как быть-то?

Когда сидели с Павликом на кухне, он тихонько так, в ответ на мою холодность по отношению к Сереже: "Никому-то он не нужен. Кроме меня".

Это, пожалуй, и есть точка. И как бы ни складывались наши отношения, я всегда буду знать, а он всегда будет помнить о том, кто никому не нужен, кроме него.

(Это опять для литературы. Но и в дневнике на этом сегодня лучше поставить точку).

24 февраля

Как все хорошо с Павликом...

28 февраля.

Неужели так и не научусь видеть ясно и не обольщаться. Что себе вообразил - что и вообразить невозможно. И когда Шура Г. говорил: особенно не обольщайся - он был прав, а мне казалось, что уж теперь-то я получил свой кусочек (плохонького). А что я думал? Что, конечно, большой любви тут нет, но есть привязанность, смешанная с нормальным расчетом. Что есть понимание моего состояния, моего отношения.

И буквально на следующий же день... Вечером, после поездки в больницу к папе и блинов у сестры, Пашка спешил домой. "Давай сегодня будем отдыхать"...