"И так бывает"

( 3 )

Вчера, ты приехал поздно от дедушки (я-то думал, что ты был с Мишей... Впрочем, может быть, это так и было?) Приехал встрепанный, расстроенный какой-то, и сообщил, что ушел из дому и теперь, если я тебя выгоню - будешь ночевать на вокзале... Честно - я не воспринял это всерьез, хотя бы потому, что ты всегда говорил о дедушке с большим уважением, и мне казалось, что ваши отношения достаточно теплые. Если только ты не попросил его о чем-то таком, что было для него совершенно неприемлемым, а для тебя - неожиданным...

Ну, как бы то ни было, ты приехал позже, чем собирался, и я уже почти не ждал. За столом все было как-то неопределенно, у тебя были красные глаза и "вело" - то ли от лекарств, то ли от напряжения. Ты был растерян, я - несмел и осторожен.

Я ждал какого-то удара. И когда этот удар (совсем не страшный, игрушечный) последовал - я отреагировал на него совершенно неадекватно, бурно и холодно одновременно. Твоя невинная просьба - поехать к Валерию К., куда мы были завтра приглашены, вместе с Мишей - показалась мне чудовищным вероломством и предательством по отношению ко мне. С одной стороны, ты дал понять, что без Миши тебе там будет неинтересно (что мне, конечно, не могло быть приятно), с другой стороны, просьба была высказана так робко и трогательно, что, зная твое нежелание притворства, можно было понять, что ты очень смущаешься... Мне бы все это понять, и отреагировать пусть с грустью - но спокойно, так нет, я завел речь и об использовании моего хорошего отношения для устройства своих дел, и гордая поза - я себя не на помойке нашел, и хочу тебя видеть, только когда ты хочешь видеть меня...

И о жестокости, и о прочем...

Хотя и старался не обидеть, но горько было и больно, да и растравил себя...

И все же, когда ты, не отвечая на мои слова, затих рядом, я, как ни странно, все же успокоился, и смог заснуть, хотя спал скверно. А когда проснулся - и увидел твою головешку на подушке - не сразу вспомнил вчерашнее, только ощутил: хорошо. И потом, вдруг, окатило воспоминанием - тяжело, горько.

Долго думал, что же сказать тебе - и в результате оставил записочку: "Павлик, родной! Извини, пожалуйста, за вчерашние слова - я был, конечно, не прав. Я тебя очень люблю, и хочу быть с тобой рядом. Если я могу тебе в чем-то помочь - буду рад сделать так, как ты хочешь. Целую".

На работе ждал звонка, делал Гене Р. их брошюрку по безопасному сексу для баб, потом не выдержал - позвонил домой, но, конечно, никто не подошел.

Тянул время, начал делать халтуру, потом заторопился домой - ждал, что там найду хоть что-то. Подходя, подумал: если машина на месте - плохо. Вижу стоит. Внутри все рухнуло... Лихорадочно захожу - конечно, ключи висят. Ах, Пашка, ну зачем так...

Раздеваюсь - в комнате на столе записка. "Здравствуй, Х.! Зря спешишь отказываться от своих слов. Были несправедливые слова. Но ты можешь ошибаться. Я тоже люблю тебя. Но появился страх - обидеть тебя опять, причинить тебе боль. Прости! Исчезаю ненадолго. Нужно разобраться в том, что происходит. Запутался слегка. Пожалуйста, не казни себя и не ломай. Будем надеяться, все утрясется и будет хорошо. До свидания. Твой Павлик".

Что сказать... Так тепло, светло от этой записки... Такое облегчение испытал - если специально думать, что бы написать, чтобы облегчить мне душу - ничего лучше не придумаешь.

Какой же ты тонкий человечек! И лучше меня, чище что ли. Цельнее, при всех твоих заморочках и сердечной суматохе. Я все больше уважаю тебя. И тем обиднее тебя терять.

Завтра твой день рождения. Я давно думал о том, как ты проведешь этот день, хотелось быть вместе. (Ты, правда, замечательно меня осадил: "Если бы мы могли посидеть втроем..." - Никак не могу спокойно относиться к тому, чтобы "делить тебя" с кем бы то ни было). Первый день рождения, как я тебя знаю. Ты говорил, что не любишь этот праздник... Какой же еще праздник тогда любить? Видно, никто тебе его давно не делал, этого праздника. В субботу, если не случится еще какого-то поворота, ты собираешь своих друзей в редакции. Приглашал меня... Как теперь? Я ведь привык быть исключением. Трудно ощущать себя одним из многих. Ну, как бы там ни случилось, я хочу тебя все же поздравить.

Ты много раз говорил, что слова мало значат. Что же сказать тебе такого, чтобы слова имели смысл, чтобы они смогли передать то, что я чувствую?..

Вот какое послание я оставил Пашке в чемоданчике с подарком в день его рождения:

Неужели же я тебе нужен?
Ветер стих...
Я накрою наш белый ужин
На двоих.
Лунным светом, тонким ядом
Вьется вязь.
Наши тени лягут рядом,
Чуть сойдясь.

1 марта. Первый день Великого поста

Проблески надежды все короче,
Вот и о тебе мечтал - иначе.
Я с улыбкой ждал, а встретил плачем
Путника случайного из ночи.

Робкая, неведомая радость
Не швырнет в сверкающее небо:
Слишком долго я счастливым не был,
Может, не умел - так и не надо?

Я тебя вымаливал у Бога,
А теперь поверить - нету сил...
Кто бы знал? Да я бы не спросил,
Чем - и скоро ль? - кончится дорога.

12 марта

Павлик, родной мой!

Поздравляю тебя! Не верю, что этот день - для тебя не праздничный. Это твой день - день, когда ты увидел мир, пусть сплошь сотканный из несовершенств, но все же прекрасный. Это твой день, потому что ты создан неповторимым и ни на кого не похожим, несущим радость. Это твой день, потому что рядом с тобой люди, которым ты нужен. Желаю тебе оставаться таким - светлым, открытым, чистым. Желаю тепла и доброты. Желаю силы духа и здоровья, чтобы преодолевать невзгоды. Спасибо тебе!

Когда пришел на работу - не знал, как смотреть на него. Пришел рано, с цветами, которые он тут же и очень просто поставил в бутылку на окно. Зашел к нему в дежурку и долго сидели там, тихо и постепенно разговариваясь. "Я так испугался, когда увидел ключи от квартиры - думал, что это конец..." "Ну вот, а я боялся, что их потерял. Значит, забыл у тебя... Да если бы ушел - то от машины ключи оставил бы..." Я говорил какие-то нежные слова, искренние, но с учетом обстоятельств, стараясь не напугать излишней эмоциональностью. В конце разговора, когда могли начать приходить люди, Пашка сказал: "Знаешь, а ведь по правде меня никто никогда не любил..." Я сбегал днем в магазин, накупил кое-какой закуски, и вечером с Геной, Сережей Ш. и конечно Мишей мы "отметили". Я ушел поздно, оставив их за картами, светлый и грустный, но надежда проснулась.

14 марта

Приезжал Сережа. Он ждал этих дней, долго упрашивал Пашу разрешить ему приехать, и, получив наконец "разрешение", поехал радостный, с подарками, с вином, с надеждой. Пашка привез его ко мне, после того, как они долго говорили в машине. Я Сережу просто не узнал. Он словно постарел на 10 лет. Слезы в глазах, лихорадочный румянец.

"Что с ним?" "Я ему все сказал". Господи, думаю, вот уж не надо было... "О чем?" "О нас с Мишей".

Удар ниже пояса. Вот как! Из-за Миши Сережу отставили. "Я ему объяснил, что наши отношения не могут теперь быть прежними". Сережа потом все выспрашивал, не смогут ли они "хоть просто общаться", пил ("Мне теперь все равно..."), пытался объяснить мне (мне!) как ему был дорог Пашка, как он надеялся, ждал...

Павел угрюмо молчал, потом купил ему билет - и отправил обратно.

Я случайно нашел записку, которую Сережа оставил на кухне: "Павлик! Я любил тебя больше всего на свете. Теперь я ненавижу тебя больше всего на свете. Зачем ты так сделал?"

Мне было его очень жалко при прощании, хотя отъезду я его, конечно, радовался. Но та резкость, даже жестокость, с которой Пашка его отставил, и сама причина этой отставки - сильно насторожили меня...

21 марта.

Прошла неделя, когда Миша уезжал домой. В эти дни Пашка был почти все время со мной. Это были удивительные дни, нежные и трогательные. Павлик болел, лечился, и этим объяснялась специфика наших с ним отношений. Я ... впрочем, не надо ничего об этом. Но позавчера и вчера уже у меня началось "предчувствие" - и Пашка со свойственной ему проницательностью сказал: "Идет бычок, качается, вздыхает на ходу. Ох, доска кончается, сейчас я упаду". Доска, действительно, кончалась. Пашка занервничал вчера к вечеру, ("Гена не звонит)", но ничего не объяснял, а я не спрашивал. Конечно, все оказалось очевидным: Гена должен был утром подменить Пашку на дежурстве, чтобы тот мог поехать встретить Мишу.

Миша приехал, сегодня они "дежурят", а я, приехав с дачи, зашел на работу, чтобы сделать ксерокс для Гены... Они там - странно, что Павлик ничего мне не сказал заранее - боялся, что ли? Сергей Шевченко и Гена сидели с нами, пили чай, и за разговорами Гена спросил Пашу - будет ли он теперь предохраняться. Павлик сказал: "Не-а". И Гена с Сережей стали двусмысленно шутить о том, что вот, Павлик, узнав, что все уходят, стал вести себя как редакционная кошка - потягиваться сладострастно и предвкушать. И хотя я уже как-то это вынес за скобки, все равно, к сожалению, расстроился и загрустил. Почему?

Решив, что Пашке это нужно, и что все равно этого не избежать, я должен принять это как факт. Но... Это не ревность, а просто вдруг чувствуешь себя старым. Очень старым. Которого всегда будут отставлять.

Еще раньше самые острые, пронзительные переживания - связаны были с этим: неправомерность того, что я получаю от Пашки, незаслуженность этого. Не должен он меня любить, и всегда, как бы хорошо ни относился, как бы ни был привязан - будет, поневоле, использовать меня для удовлетворения своих желаний. "Верности" он не принимает, и если не захотел продолжать отношения с Сережей - то, боюсь, оттого, что они стали бы мешать его отношениям с Мишей. Наши отношения, наверное, он захочет продолжать тоже по той же причине: это поможет его отношениям с Мишей.

Не измена физической близости убивает, а обман, неискренность. Начинаешь прокручивать назад - и все ведь можно подогнать под эту схему. "Пока Миши нет - надо упрочить отношения с Юрой, обнадежить, приласкать, а то потом для этого не будет времени. Да и болею - все равно ни с кем не потрахаешься". Перерыв. Тот самый, который был бы так нужен м н е, чтобы их отношения с Мишей стали менее прочными, получил Миша, и, естественно, упрочил чувство Пашки к нему.

И все же - я стал спокойнее. Внутренне я с Пашкой, надо сказать правду, простился. Те отношения, которых мне хотелось, с ним все равно недостижимы. Был бы он поумнее (нет, дело не в уме, а в чем-то, чего я не умею сейчас определить), он бы мог отказаться от некоторых своих пристрастий и удержаться около меня. Но его безаппеляционность и стремление к независимости этому будут мешать.

Стало быть, постараюсь сохранить добрые отношения, полезные и приятные для меня (выгодные для него), и радоваться тем моментам потрясающей близости, которые, надо признать и это, сделали мое к нему отношение непохожим ни на что прежде со мною бывшее.

22 марта.

Два дня тоски - на неделю радости, это процент минимальный. Так что учись радоваться жизни!

28 марта.

События последних дней.

Миша вернулся в прошлое воскресенье - было Пашкино дежурство, я зашел якобы поработать - и застал его счастливым. Впрочем, об этом я уже, кажется, писал.

Сумел тогда уйти не слишком расстроенным, так как (чего скрывать) рассчитывал на их болезнь и думал (как выяснилось, напрасно) что уж трахаться они не будут. Оставил их за преферансом с Геной и Сережей, прощание с Пашкой было трогательно-нежным, и я нес это чувство домой. На следующий день Пашка отвез Мишу к ребятам (Денису и Володе Б.) с которым договорился, что Миша у них поживет (сколько? на каких условиях?) Там однокомнатная квартира - с попугайчиками, которые верещат очень громко, так что их хорошо слышно по телефону, и теперь, когда Пашка мне звонит - я сразу знаю, откуда. Не надо и спрашивать: "Где ты?" Теперь слышу каждый раз, как он звонит, этих попугайчиков...

С дедом он поссорился, конечно, тоже из-за Миши. Наверняка хотел его поселить у себя, а дед сказал - через мой труп. Кстати, это очень показательно: Павлик никого к себе не водил, и Сережу бедненького никогда у себя не принимал, а Мишу сразу повез к себе, при спящем деде оттрахал, и вот - готов был поселить!

Так что теперь Пашка практически дома не бывает, и, кроме тех случаев, когда остается у меня - ночует (и проводит время) - там, с Мишей. Ситуация, конечно, не может быть продолжительной, так как Сережа с Сашей - семья, и вряд ли будут всегда рады жить еще с одной семьей в комнате.

Хотя - я ничего не понимаю с нынешними молодыми, и их отношений с Пашкой - тоже.

Все это я как бы выношу за скобки, и не держу в уме, когда мы с Пашкой - вдвоем, или вместе. Снова я в опасном заблуждении, что меня не обманывают. И когда Пашка говорит мне, что он лучше меня никого не найдет, и что я ему нужен, и другие хорошие слова...

Эту неделю готовились к дню рождения Ю., который должны были проводить в ЦДКЖ при большом стечении важных гостей. То есть я готовился внутренне, так как делать особенно было нечего, одни разговоры и малополезные встречи. На мне была "полиграфия": программки, пригласительные - и все равно все пришлось делать в последний день. А Пашка, которому я передал, что Ю. сказал о нем: "Морда у него, конечно, очень интересная", решил сделать ему в подарок игрушку - дракончика. Вот он ее и делал - и у меня, и на работе сидел. Последнее дежурство - опять с Мишей, у которого от лекарств жуткая аллергия, весь в пятнах, бедняжка. Миша был (при мне) уныл, Пашка - оживлен. Снова пришел Ш., снова я оставил их за преферансом, и снова трогательное, нежное прощание на улице у ворот, и Пашка вприпрыжку (после поцелуя) поскакал в дом. К Мише...

На следующий день в пятницу, они с утра ездили к врачу, потом Павлик по моей просьбе приехал к Ю. Тот его постриг, они мотались по магазинам и делам, и вечером Павлик заехал в редакцию, где я заканчивал программку. Тут он, застенчиво, и спросил меня - мол, у Миши сегодня тоже день рождения, так как? "Ты хочешь взять его с собой?" "Ну, вообще - да". "Хорошо, я скажу Ю., думаю, он не будет возражать". "Нет, если это напряги - лучше не надо". "Какие напряги. Мне тоже будет неприятно думать, что он сидит там один (вообще-то не один, конечно), а ты об этом все время помнишь. Иди, звони..."

Пошел. "Алле, это я. Ну, приходи, я тебя встречу у входа, в полдвенадцатого".

Потом - уже впритык по времени - поехали домой. Я уговорил его зайти переодеться (в старенькое мое... - удивительно, но у него ничего нет! Как обокрали!) и он поехал в гостиницу за "Джаз-беби" - ансамблем малышей из Иркутска.