"И так бывает"

( 5 )

31 марта.

Конечно, ни звонка, ничего.

Вечером, тихо поужинав остатками, я сел к телевизору. Но не смог удержаться - и позвонил ему домой. Дед: "А Павел уехал уже. С час тому".

И снова, хоть должен быть готов - навалилась тоска.

Завтра надо поехать к папе в больницу.

... И все же ничего я не понимаю в жизни. Около 11 слышу машину. "Вот, приехал, может, не вовремя?"

"Не ждал, но рад очень".

Грустный, задумчивый. В кухне, за чаем, говорит: "По поводу твоего вчерашнего вопроса. Я понял, что меня привлекает там, на Коломенской. Это мальчишатник, так совсем другие отношения, которых у нас с тобой не может быть. Там легко, а даже когда ты с нами - все равно все иначе, все слушают тебя, как старшего, а ты вещаешь. А насчет Миши - ты зря беспокоился, это не так серьезно. Его тоже такое положение не устраивает. Хотя он и говорит, что он ни на что не претендует, но он тоже хочет для себя. Нет, я понимаю. Все хотят для себя. Только я, дурак, хочу всех вместе... Ему нужен спонсор, ну, найду ему спонсора... или сам найдет (это - поймав мой взгляд). Ничего, устроится".

"Знаешь, ты говорил, что хочешь отдать - я ведь тоже люблю отдавать, а тебе могу дать так мало..."

Улыбался грустно, курил на кухне, лег спать (опять не заходя в ванную...). "Ну что ты, как похоронил кого? Теперь уж я скажу: все будет хорошо". "Все хорошо не бывает..." "Ну, не одновременно, сначала там хорошо, потом - тут..."

Усмехнулся.

"Знаешь, в одном фантастическом рассказе была такая зверушка, совершенно неуязвимая, которая все подряд ела, и вот герой придумал - засунул ей с рот одну ее же ногу, потом другую, потом руку, потом другую - и она сама в себя завернулась, как горошинка. Вот и я теперь, как горошинка. Когда разбираешься во всем, свертываешься. И обратно выбираться долго..."

Странно... Мне бы радоваться, а грустно. И все равно - все это воспринимается как медленное расставание... Кого? С кем? Не знаю.

2 апреля.

Вчера (или сегодня ночью) ВВ устроил мне "эфир" на "Эхо Москвы". По голосу предложил слушателям определять характер и тип человека. Мало того, что пришлось бодрствовать до 2-х часов, да еще и наслушался про себя такого... Самое печальное, что меня так просто вычислили, и все (особенно женщины!) дали весьма, даже слишком, верную оценку моего "я". Единственно, в чем все промахнулись - это в жизненном успехе (карьере). Мне-то кажется, что по привычным меркам у меня на этом фронте все более или менее прилично, а вот слушателям показалось, что я в жизни малого достиг. Отчего это?

Самое замечательное было в том, как эти откровения слушал Павлик, лежа рядом со мной. Он переживал, кажется, больше меня, особенно тот звонок, который я пропустил, и который меня причислил к пассивным педерастам, умеющим притворяться простачками...

Приехав слегка чужим, он размягчился к вечеру, но после передачи сказал чуть просяще: "Давай будем спать, а?"

6 апреля.

Снова - лед и пламень, только языки пламени не такие высокие, а лед - подтаивает.

Два или три дня были наполнены тихой радостью, почти похожей на семейное счастье. Пашка был со мною, хотя ночи были целомудренны. Нежное участие, не переходившее в секс. Ю. предложил ему работу с аксессуарами, и Пашка два раза у него что-то мастерил. Был вечер в "редакции" с преферансом, от которой я уклонился, ездил на дачу, а потом поехал к Ю., смотреть "Очки в золотой оправе".

Утром в воскресенье я вернулся домой, а Павлик спал. Я приготовил завтрак-обед, потом заехали ко мне на работу чтобы сделать ксероксы для Гены (Павлик сидел за компьютером), а потом - поехали к Феде, взять у него что-нибудь посмотреть. Это была Пашкина идея - пожалуй, в основном для разнообразия. У Феди телефона нет, так что ехали наобум. Открыл дверь мастер, который делает там ремонт. "Вы к Феде? Он вышел с собакой, сейчас вернется, подождите".

Мы прошли на кухню, и Пашка по-хозяйски полез в холодильник ("Есть хочу... Сало! Вот чего я съем!"), потом поставил чай, пошарив в шкафах...

Я пытался его остановить ("Неудобно, подождем его..."), но Пашку это не смущало. И уже потом, на следующий день, меня осенило: что мне могло казаться милым свидетельством того, что он "как дома" у меня - ест, включает телевизор, смотрит кассеты, играет на компьютере - все это только его "натуральное" поведение в любом доме. И не говорит ровно ни о каком особом ко мне ("наше общее") отношении.

Впрочем, Федя был, судя по всему, нам действительно рад, посидели за рюмкой чая, обсуждали возможный выезд на природу с шашлыками и мальчиками ("Точно, я ему Мишу подсуну, вдруг получится..." - говорил потом Павлик), уехали около одиннадцати, дома поели, чуть-чуть выпили, мечтали о кукольном телешоу с моим участием, добрались до койки поздно и, как-то по привычке, преодолевая Пашкину (да и мою) сонливость начали кувыркаться.

...Кончить он так и не смог. "Вот, видишь, не знаю, что и делать". "Сменить партнера", - грустно сказал я. "Да у меня и другим то же... Знаешь, как странно долго держатся ассоциации. Вот мне Миша напомнил моего первого мальчишку..."

"Обидно. Ты мне так много доставляешь радости, а я тебе - нет".

"Ерунда. Зато мне с тобой в остальное время гораздо лучше. Сексом мы занимаемся относительно не много, так что другое-то важнее. Вообще-то, мне много не надо. Знаешь, когда ничего нет, хочется очень, а когда под боком - вроде бы можно и потом, такого острого желания и не возникает. Ну, давай спать. У тебя завтра будет еще та работа!"

Наутро я уже позавтракал, когда раздался звонок.

"Алле, Павлик? Нет? Простите, а вы не знаете, где может быть Павлик?" "Он дома. Позвать?"

О чем был разговор - не слышал (не хотел слушать). Потом спросил - что-то случилось? "Нет, я сам думал, что-то случилось, но это просто так. Он извиняется, что позвонил сюда". "За что же извиняться?" "Ну, все-таки..."

Днем он должен был ехать к Ю. на базу, потом к нему домой, так что когда вернулся с работы, я был спокоен. Не ждал, честно говоря его. Поел, разложил койку и лег к телевизору. Обрадовался, конечно, когда пол-одиннадцатого услышал, как подъехала машина.

"Вот, решил заехать. Как ты? Я у Ю. копался, что-то получается..." - отводил глаза, потом умильно-просительно: "Ты не будешь возражать, если я сегодня съезжу к мальчишкам? Надо проведать, как они там, чтобы от рук не отбились..." "Поезжай, конечно..." "Ну, вот, сразу скуксился... Чего ты?" По кабельному шло "Смертельное оружие - 3", и он увлекся. "Давай, езжай, поздно уже!" - "Чего ты меня гонишь, я досмотреть хочу".

Фильм кончился - звонит туда: "Володя, ты? Ну, вы как, легли уже? Я скоро приеду. Ну, через полчаса".

Нагнулся ко мне. "Ну, я поехал?" "Езжай", - глядя в глаза, зло сказал я.

Усмехнулся, тоже недобро. Оделся, заглянул еще раз в комнату. Я встал. "Надеюсь, ты знаешь, что делаешь". - "Я тоже надеюсь..."

Он завел машину, а у меня роем понеслось: как же так, опять то же самое, ну зачем же на ночь, что ему там как медом намазано, а я - господи, ну конечно, зачем я ему сдался, ему со мной скучно, тоска, только по обязанности... а машину-то взял... мог бы и на метро к своему смотать... нет, надо как-то иначе устроить наши отношения, надо кончать, да что я в самом деле, пусть живет как хочет, надо ему это, так я тут при чем? что я как старая сука, все терпеть, смешно, да кто он такой, что же за эту койку раз в неделю - все прощать, мол, хоть так, хоть из милости, хоть за машину и прочее...

Злость, тоска, одиночество, отчаяние... И вдруг понял - так нельзя себя мучать. Надел штаны, и вышел. "Павлик, нехорошо нам так прощаться - зло". "Не я начал". "Не будем считаться, кто начал. Не хочу с тобой ссориться." "Да мы еще (еще!) и не ссоримся". "Ну все равно. Правда, ты бы лучше и не приезжал совсем - позвонил, что тебя не будет - и все... Ладно. Езжай, всего тебе доброго".

Потерся щекой о мою руку. Я ушел, не обернувшись.

Все-таки, так легче. На ночь потерзал немножко фисгармонию, принял таблетку тазепама - оно и ничего.

Советы, советы... Порвать решительно, оставить, как есть, искать что-то взамен...

Ясно, что с Пашкой мне жизнь не построить. При всей его доброте (а он, конечно, парень не злой), он всегда делает то, что ему хочется. Хочет - приехал, хочет - поел, хочет - спит. Хочет - смотался. Ну, жалко меня, но ведь хочется...

А мне - чего хочется? Показать (и почувствовать) свою силу, независимость. Не обижать, но и не расстилаться. Ведь это расстилание - не от безнадежности, а от нежелания что-то менять, предпринимать усилия, искать снова. А искать - надо.

7 апреля. Благовещение

Вот уж, в самом деле, благая весть! Начнешь рассказывать - сам не поймешь, отчего вдруг такая тоска. Ну, зубы разболелись - проблема неожиданная. Но другое-то? Вчера не было звонка, но и я вечером уезжал к ВВ и сидел у него до ночи, говорили о книге, о работе, а то, что хотелось сказать, излить из души - в результате не сказал, а лишь потом, ночью мычал по телефону... И все-таки легче, легче.

Сегодня - снова с утра нет известий, и пустота, тягучая, но не страшная. Предположения - может быть, у Ю.? Работает? Может быть?

И вдруг, после пяти, подъезжает машина. Я подбираюсь, чтобы встретить спокойно и безразлично.

"Я с неприятностями... Что-то с коробкой, масло потекло, полуось вылезла..."

Ну, это разве неприятности.

"Я поставлю ее тут, во дворе, когда все разъедутся, загоню подальше... Будем решать, как быть".

Я честно обрадовался - вот так, само собой, решается проблема - как потихоньку отлучать его от машины. Но...

Он стал разбираться, копаться в книжке, сидя в дежурке и ... ему туда звонят! Стало быть, предупредил, что будет тут... Позвонил и Андрей Б. (случайно!), который способствовал приобретению машины - проконсультировал: надо просто заколотить ось молотком. Сделали - и он повеселел: можно ездить.

"Я в магазин - куплю чего-нибудь поесть. Тебе хлеба купить?"

Эти слова вдруг все изменили.Стало быть, он не ко мне собирается. Стало быть, его жизнь еще больше отдаляется от "нашей".

"Да я уже собираюсь домой". "Так давай я заведу - и завезу тебя..." Завезет... и снова уедет? "Да зачем, я пешком пройдусь".

Я оделся - а он убежал уже.

Пришел домой - поел машинально, и уже почти выл в голос... Из рук все валится. Ни читать, ни телевизор смотреть - не могу. Что случилось? Что изменилось? Каждый раз его отлучка на день-два делает его чужим. Каждый раз я спрашиваю себя: с чего я решил, что мы "вместе"? Что у нас есть "общее"? Снова - там весело, туда влечет, там свои. А я - ничего не могу дать ему из того, что ему нужно. И снова вспоминаешь все мелкие подробности - ведь видел, замечал, что ему не хочется со мной, все труднее и труднее дается это - при всей милой нежности.

Ждал - звонка, звука машины, хотя знал, что ничего не будет. Хотелось позвонить самому на вахту - выяснить что, как? Но удержался. Ю. - нет дома, никого нет, не с кем даже слова сказать. И снова - хоть и стыдно, как выручалочка: вдруг ВВ дома? Позвонил, тот сразу понял: "Приезжайте". Как всегда - облегчение, загнавшее, как морфий, тоску внутрь. Все правильно он говорит, и я бы то же сказал любому. Откуда же это ощущение, что я жалок, что меня используют, что меня не уважают?

С другой стороны, да и за что ему меня уважать? Ведь то, чем я могу быть интересен и привлекателен, лишено для него цены. Трахаться со мной ему интереса нет, а расчета продлить взаимоотношения - он не делает...

На следующий день на работе все шло вяло, но привычно. К концу дня позвонил Гена - надо перевести и отправить факс. Я был рад его приходу, а он принес с собой ликер, шоколад, бананы: "Я сегодня свободен, так что будем, если не возражаете, пить чай". После того, как были сделаны дела, я предложил пить чай дома. По дороге Гена вдруг спрашивает: "А где Павел с машиной?" "Мне трудно ответить на этот вопрос, хотя говорить на эту тему я мог бы долго..." Тактично Гена тему не продолжал, и хотя я в течение вечера несколько раз пытался вывести его на разговор о том, как он понимает наши с Павлом отношения, однако, вразумительного ответа не получил... Поев, что Бог послал, мы уже готовились пить чай, когда позвонил Ю., и предложил приехать к нему - есть куричьи ноги. "Мы тут сидим с молодым человеком..." - "Так приезжайте вместе..."

Приехали к Ю., а тот с порога: "Вы долго не ехали, решил позвонить тебе, а там этот твой... Он говорит - я приеду, а я сказал, подожди, Х. придет, я спрошу, нужно ли приезжать".

Настроение у меня прыгнуло, но сразу заколебался: звать - не звать? Мы посидели у телевизора, потом ели ноги (вкусные). Звонок, Ю. взял трубку: "Нет, мы пока обсуждаем свои дела... Хорошо, я скажу". Пашка: спрашивает, приехал ли я, и что? "Ну так что, вызвать?" "Как хочешь... Я с ним говорил, и спросил, понимает ли он свою роль во всем этом. По-моему, нет". Ольга говорит: "По-моему, за такое (если человек на три дня пропадает) надо наказывать..." "А домой ехать, а вас отвезти?"

Мучился, но все же позвонил. "Если можешь, заезжай, а нет - я здесь останусь". "Я приеду через час".

Приехал даже раньше, Ольга спешила домой - хотела брать такси, но Пашка взялся тут же ее довести. Вернулся скоро, присел к столу на кухне, выпил чаю, в разговоре не участвовал, потом пересел со мной рядом сбоку (спрятался от Ю.), и все спрашивал: "Ну, что, едем?"

В машине (сначала везли Гену) разговор незначащий (matter-of-fact), когда его высадили, после паузы: "Ты на меня злишься?" "Нет, - отвечаю спокойно, - не злюсь. Чего мне на тебя злиться. Сам виноват, что допустил до такого". "Злишься, злишься..."

Я молчал, а он (теперь он!) хотел разговора. Уже дома, на кухне, я сказал ему то, к чему пришел - сказал спокойно, тихо. Я так жить не могу, это меня выбивает из колеи, я его ни в чем не виню, это его жизнь, и он не виноват, что меня не любит (а он меня не любит), и что продлевать такие отношения нет смысла и не очень честно. "Я с тобой, Павлик, внутренне простился, так что наше физическое расставание уже не будет таким трудным..."

"Ладно, утро вечера мудренее..."

Суть утреннего разговора свелась, собственно, к одной его фразе: "Мальчики приходят и уходят, а семья остается". "Какая семья? - спросил я, недоуменно. "Ну - ты..."

19 апреля.

То, что происходило в эти дни, не звало к дневнику. Наши отношения с Павликом (а остальное так или иначе остается за рамками этих записей) снова стали нежными и радостными. Словно ничего и не происходило. Что и тревожит меня в минуты раздумий. Видимо, главным в перемене его настроения (он теперь часть задумывается, тоскует, но потом словно прогоняет что-то) стало изменение Мишиного к нему отношения. Сначала тот "побывал" у Феди, а затем, судя по всему, пристроился к какому-то "спонсору". Пашка теперь его "вычисляет", вечерами раздумывает - звонить или нет ребятам, чтобы узнать, дома ли он. "Ну и ладно, - говорит вдруг, - пусть ему будет хорошо. Нашел - и нашел. Только если он станет "гулять" - живо вылетит от ребят. Я его туда устроил, так что несу за это моральную ответственность".

Тут же повысились акции Сережи (того, прежнего - все никак не могу запомнить, в каком городе он живет) Павлик звонит ему, говорит нежно, сочувственно...

Ждет он чего-то от Н., которому тоже нравятся совсем маленькие, но чьи пристрастия, но в отличие от Пашки - претворяются в реальность. "А я тюрьмы боюсь. Не надо мне этого позора".

Пашка чего-то ждет и от меня. А я - не знаю, чего. Может, нужно им руководить (но он не очень-то поддается), да и я не гожусь в "руководители". Он тоскует без работы ("Все вокруг трудятся как пчелки, только я как Альфонс... Доде"), я убеждаю его, что это время размышления и выбора, что решение придет, но честно говоря - не знаю, как эту проблему решить. Заезжали к нам гости - Петр Д. с Димой, своим водителем и любовником. Вечер получился славный, ненапряженный, очень совместимый по уровням, а наши парные отношения внешне так похожи. Но... Петр получает много, и их образ жизни совсем не похож на тот, который мы можем себе позволить. (Правда, и Пашка не питает пристрастия к "Пицца-хатам" и "Паста-хаузам"). Более того, Петр взял Димку водителем в свою фирму, так что тот получает тоже порядочно, и, по Петровым словам, сознает, что лучше вряд ли сможет устроиться.